Джеральд Ф.  Диркс, священник Методистской Церкви, США

Одно из моих самых ранних воспоминаний детства – слушание церковного звонка, призывающего на заутреннюю молитву в воскресенье в маленьком, сельском городе, в котором я рос.  Методистская церковь была старой, деревянной постройкой с колокольней, две уютные классные комнаты Воскресной школы за поворотом, деревянные двери, отделяющие их от прихода и хоров, за которыми разместили классные комнаты Воскресной школы для старшеклассников.  Она находилась менее, чем в двух кварталах от моего дома.  Когда звонил колокол, мы собирались всей семьёй, и совершали наше еженедельное паломничество в церковь.

В сельском поселении пятидесятых годов эти три церкви в городишке в приблизительно 500 домов были центром жизни сообщества.  Спонсорами местной Методистской церкви, которой принадлежала моя семья, были общественное самодельное мороженое на палочке, обеды из цыпленка  и жареная кукуруза.  Моя семья и я всегда вовлекались во все три организации, но в каждой бывали только один раз в год.  Кроме того, была двухнедельная Библейская школа каждый июнь, и я был её аккуратным посетителем в восьмом классе.  Однако, воскресная утренняя молитва и Воскресная школа были еженедельными событиями, и я стремился пополнять моё собрание булавок за лучшую посещаемость и вознаграждений за запоминие стихов Библии.

Когда я дорос до средней школы, местная Методистская церковь закрылась, и мы посещали Методистскую церковь в соседнем городе, который был только немного больше нашего городка.  Там мои мысли впервые начали сосредотачиваться на роли священника как личном желании.  Я стал активистом в Товариществе Методистской Молодёжи, и в конечном счете, стал служить и районным, и конференционным чиновником.  Я также стал регулярным "проповедником" на ежегодной службе Воскресной Молодёжи.  Моё проповедование начало привлекать внимание всего сообщества, и вскоре я иногда замещал на кафедре проповедника в других церквях, в частном санатории, и в различных молодёжных церковных объединениях и женских обществах, где я обычно устанавливал рекорды посещаемости.

В возрасте 17 лет, моём первом году в Гарвардском Колледже, моё решение принять сан укрепилось.  На первом курсе я записался на курс в два семестра сравнительной религии, которая преподавалась Уилфредом Кантвеллом Смитом, специализировавшемся на Исламе.  На протяжении того курса я уделил гораздо меньше внимания Исламу, чем другим религиям, таким как Индуизм и Буддизм, поскольку последние казались намного более тайными и странными для меня.  Ислам же казался несколько подобным моему собственному Христианству.  Также, я не концентрировался на нём столько, сколько, вероятно, должен был, хотя я помню написание курсовой о концепции Откровения в Коране.  Тем не менее, поскольку курс был одним из строгих академических стандартов и требований, я действительно приобрёл с полдюжины книг по Исламу, все они были написаны немусульманами, и все хорошо помогли в этой области 25 лет спустя.  Я также приобрёл два различных английских перевода значения Корана, которые читал время от времени.

Той весной Гарвард присвоил мне звание Учёного-богослова, показывая, что я был одним из лучших студентов предбогословия в колледже.  Лето между моим первым и вторым годами в Гарварде я работал как молодёжный священник над довольно большой Объединенной Методистской церковью.  Следующим летом я получил Лицензию проповедника от Объединенной Методистской Церкви.  После окончания Гарвардского Колледжа в 1971 я был зачислен в Богословскую Школу Гарварда, и там получил степень Магистра Богословия в 1974 году, будучи предварительно определённым в Деканат Методистской Объединенной Церкви в 1972 году, и получив стипендию Стюарта от Объединенной Методистской Церкви как приложение к моей стипендии Школы Богословия Гарварда.  За время моего обучения в семинарии я также экстерном закончил двухлетнюю программу на священника больницы в больнице Питера Бенте Брайэма в Бостоне.  Лето, поледовавшее за окончанием Школы Богословия, я провёл как священник двух Объединенных Методистских церквей в сельском Канзасе, где посещаемость взлетела до высот, не замеченных в тех церквях в течение нескольких лет.

Обладая привлекательной внешностью, я был очень многообещающим молодым священником, получившим превосходное образование, привлекавшим большие толпы к службе по утрам в воскресенья, и успешно продвигался по священнической лестнице.  Однако, касательно внутреннего состояния, я вел постоянную войну, чтобы поддержать мою личную целостность перед лицом моих обязанностей священника.  Эта война была очень далека от тех, против которых стали бороться некоторые более поздние телепроповедники в неудачной попытке поддержать личную сексуальную этику.  Аналогично, война эта очень отличалась от тех, которыми охвачены газетные заголовки о священниках-педофилах в настоящее время.  Однако, моя борьба для поддержания личной целостности была самой обычной, с которой сталкиваются наиболее образованные члены Церкви.

Есть некоторая ирония в факте, что пожалуй лучший, наиболее яркий, и наиболее идеалистичный из будущих священников был отобран для наилучшей образованием семинарии, которое тогда предлагалось Школой Богословия Гарварда.  Ирония в том что, учитывая такое образование, семинарист подвергается такому большому количеству фактической исторической правды, известной об:

1)    формировании ранней "господствующей" церкви, и как она была сформирована геополитическими соображениями;

2)    чтении "оригиналов" различных Библейских текстов, многие из которых находятся в остром контрасте тому, что большинство христиан читает, открывая Библию, хотя постепенно часть этой информации и включается в более новые и лучшие переводы;

3)    развитии таких понятий как триединая божественность и “сыновство” Иисуса, да благословит его Господь;

4)    нерелигиозные соображениях, которые лежат в основе многих христианских кредо и доктрин;

5)    существовании тех ранних церквей и христианских движений, которые никогда не принимали концепцию Троицы и которые никогда не принимали понятие божественности Иисуса, да благословит его Господь;

6)    и т.д.  (некоторые из этих плодов моего образования семинарии пересчитаны более подробно в моей недавно вышедшей книге «Крест и Полумесяц: Диалог различия вероисповеданий между Христианством и Исламом», издательство Амана, 2001.)

Также, неудивительно, что большинство таких выпускников семинарии покидает семинарию не “заполнять кафедры проповедника”, где их попросили бы проповедовать то, что, как им заведомо известно, не верно, а занимают в различные должности в качестве советников.  То же было и со мной, когда я продолжал зарабатывать магистра и докторантуру в клинической психологии.  Я продолжал называть себя христианином, потому что это было необходимой частицей самоидентичности, и потому что я был, в конце концов, посвящённым в сан, несмотря на то, что работал я психиатром.  Однако, моё семинарийское образование позаботилось о убеждениях, которые я мог иметь относительно Троицы или божественности Иисуса, да благословит его Господь.  (Опросы регулярно показывают, что священники менее других верят в эти и другие догматы церкви, чем непосвещённые, которых они обслуживают, священники чаще понимают такие термины как “сын Бога” метафорически, в то время как их прихожане понимают их буквально.) Таким образом, я стал “христианином на Рождество и Пасху”, ходя в церковь лишь время от времени, и затем сцеплял зубы и сдерживал резкий мой язык, когда я слушал проповеди, говорящие совсем не дело.

Ничего из вышеупомянутого не должно пониматься, как будто я стал менее религиозным, чем прежде, или изменилась моя духовная ориентация.  Я молился регулярно, моя вера в высшее Божество оставалась твёрдой и безопасной, и я вёл свою личную жизнь в соответствии с этикой, которую мне когда-то преподали в церкви и Воскресной школе.  Я просто стал лучше знать, чем будучи купленным на изготовленные людьми догматы и статьи веры организованной церкви, которые так тяжело загружены языческими влияниями, многотеистическими понятиями и геополитическими соображениями прошлой эры.

С прошествием лет я стал всё более и более беспокоиться о потере религиозности в американском обществе в целом.  Религиозность – жизнь, дыхание духовности и морали у индивидуумов и не должна быть перепутана с религиозностью, которая занимается обрядами, ритуалами, и формализованием кредо некоторого организованного юридического лица, например церкви.  Американская культура всё более и более, казалось, теряла ее моральный и религиозный компас.  Два из каждых трех браков заканчивались разводом; насилие становилось всё более и более свойственной частью наших школ и наших дорог; самоответственность шла на убыль; самодисциплина заменилась на мораль: "если чувствуешь, что это приятно, сделай это”; различные христианские лидеры и учреждения затоплялись сексуальными и финансовыми скандалами; и эмоции оправдывали поведение, однако насколько одиозно это было.  Американская культура становилась нравственно обанкротившимся институтом, и я чувствовал себя весьма одиноким в моей личной религиозной бессменной вахте.

Это было время, когда я начал входить в контакт с местной мусульманской общиной.  За несколько лет до этого моя жена и я были активно вовлечены в исследования относительно истории арабских скакунов.  В конечном счёте, чтобы обеспечить переводы различных арабских документов, это исследование свело нас с арабскими американцами, которые были мусульманами.  Наш первый такой контакт возник с Джамалем летом 1991.

После предварительной телефонной беседы, Джамаль посетил наш дом и предложил сделать некоторые переводы для нас и помогать вести нас через историю арабских скакунов на Ближнем Востоке.  Прежде, чем Джамаль покинул нас в тот день, он спросил, может ли он воспользоваться нашей ванной, чтобы совершить омовение перед чтением регулярной молитвы; и позаимствовал кусок газеты, чтобы использовать его как молитвенный коврик, на котором он мог прочитать свои молитвы перед тем, как покинуть наш дом.  Мы, конечно, сделали ему это одолжение, но попытались выяснить, не могли бы мы дать ему что-нибудь более подходящее, чем газета.   В то время мы не понимали, что Джамаль делал очень красивую форму даувата (проповедования или увещевания).  Он не сделал никакого комментария о факте, что мы не были мусульманами, и ничего не проповедовал нам о его религиозных верованиях.  Он "просто" дарил нам его пример, пример, стоящий многих томов, для желающих воспринять урок.

В последующие 16 месяцев, наши контакты с Джамалем постепенно увеличивались в частоте, пока мы не стали встречаться почти каждую неделю.  В течение этих посещений Джамаль никогда не проповедовал мне об Исламе, никогда не расспрашивал меня о моих собственных религиозных верованиях или убеждениях, и никогда устно не предлагал, что я стал мусульманином.  Однако, я начинал много понимать.  Поначалу, был постоянный поведенческий пример Джамаля при наблюдении его постоянных молитв.  Во-вторых, был поведенческий пример того, как Джамаль вёл свою повседневную жизнь в высоко моральной и этической манере, и в его деловом и социальном мире.  Третье, высоким примером поведения было то, как Джамаль общался со своими двумя детьми.  Для моей жены жена Джамаля также подала подобный пример.  Четвертое, всегда в пределах структуры помощи мне понять историю арабских скакунов на Ближнем Востоке, Джамаль начал разделять со мной: 1) истории из арабской и Исламской истории; 2) высказывания пророка Мухаммада, да благословит его Всевышний; и 3) Коранические аяты и их контекстное значение.  Фактически, наше каждое посещение теперь включало беседу по крайней мере 30 минут, сосредоточенную на некотором аспекте Ислама, но всегда представленную в виде помощи мне правильно понять Исламский контекст истории арабских скакунов.  Мне никогда не было сказано: "Это так и есть ”, мне просто говорили: "Это то, чему мусульмане обычно верят.” Так как меня “не проповедовали”, и так как Джамаль никогда не спрашивал относительно моих собственных верований, я не был должен пытаться оправдать мою собственную позицию.  Это было всё представлено как интеллектуальное упражнение, а не как обращение в веру.

Постепенно Джамаль начал представлять нас другим арабским семьям в местном мусульманском сообществе.  Был Ваиль и его семья, Халед с семьёй, и немногие другие.  Постепенно я стал наблюдать личности и семейства, которые жили жизнью на намного более высоком этическом уровне, чем американское общество, окружавшее нас.  Возможно было кое-что к практике Ислама, что я пропустил в течение моих университетских дней и в семинарии.

К декабрю 1992 года я начинал задавать самому себе некоторые серьёзные вопросы о том, где я бывал и что я делал.  Эти вопросы были вызваны следующими соображениями.

1)    В течение предшествующих 16 месяцев, наша социальная жизнь стала всё более и более сосредотачиваться на арабском компоненте местного мусульманского сообщества.  К декабрю, вероятно 75 % нашей социальной жизни, проводились с арабами-мусульманами.

2)    На основании изученного в семинарии и образования, я знал, как ужасно Библия была извращена (и зачастую знал в точности когда, где и почему), я не имел никакой веры в Троицу, и не имел никакой веры во что-то иное, как метафорическое “сыноство” Иисуса, да благословит его Господь.  Короче говоря, в то время как я, конечно, верил в Бога, я был столь же строгим монотеистом как мои мусульманские друзья.

3)    Мои личные ценности и чувство этики были намного больше в соответствии с моими мусульманскими друзьями чем с "христианским" обществом вокруг меня.  В конце концов, я имел неконфронтационные примеры Джамаля, Халеда и Ваиля как иллюстрации.  Короче говоря, моё ностальгическое тоскование по типу сообщества, в котором я вырос, находило выход в мусульманском сообществе.  Американское общество было нравственно несостоятельно, но это, казалось, не имело места для той части мусульманского сообщества, с которым я общался.  Браки были устойчивы, супруги были преданы друг другу, и ясно подчёркивались честность, целостность, ответственность и ценность семьи.  Моя жена и я попытались построить нашу жизнь тем же путём, но в течение нескольких лет я чувствовал, что мы делали так в контексте морального вакуума.  Мусульманское сообщество выглядело отличающимся.

Различные нити ткались вместе в единственный выход.  Арабские скакуны, моё воспитание, мой набег в христианское священничество и моё образование в семинарии, моя ностальгическая тоска о моральном обществе и мой контакт с мусульманским сообществом – всё запутанно переплелось.  Мой самоопрос вертелся в голове, когда я наконец вернулся к выяснению точно, что отделяло меня от верований моих мусульманских друзей.  Я предполагаю, что я, возможно, поднял тот вопрос с Джамалем или с Халедом, но я не был готов на этот шаг.  Я никогда не обсуждал мои собственные религиозные верования с ними, и я не думаю, что мне хотелось ввести эту тему беседы в нашу дружбу.  Также, я начал просматривать книжную полку книг по Исламу, приобретённых в мои университетские дни и в семинарии.  Несмотря на то, что мои собственные верования были далеки от традиционной позиции церкви, и то, что я редко фактически ходил в церковь, я всё ещё идентифицировал себя христианином, и потому обратился к работам западных учёных.  В том декабре я прочитал приблизительно полдюжины книг по Исламу, написанных западными учёными, включая одну биографию пророка Мухаммада, да благословит его Господь.  Далее, я начал читать два различных английских перевода значений Корана.  Я никогда не говорил с моими мусульманскими друзьями об этих личных поисках самооткрытия.  Я никогда не упоминал, что за книги я читал, и никогда не говорил о том, почему я читал эти книги.  Однако, время от времени я мог подбросить им целенаправленный вопрос одному из них.

В то время как я никогда не говорил с моими мусульманскими друзьями о тех книгах, но имел многочисленные беседы со своей женой о том, что я читал.  К последней неделе декабря 1992 года я был вынужден признаться самому себе, что не могу найти никакой области существенного разногласия между моими собственными религиозными верованиями и общими принципами Ислама.  В то время как я был готов признать, что Мухаммад, да благословит его Господь, был пророком (тот, кто говорил по откровению) от Бога, и в то время как я не имел абсолютно никакой трудности, подтверждая, что нет никакого бога кроме Бога, прославленного и возвеличиванного, я всё ещё колебался принять какое бы то ни было решение.  Я мог с готовностью признаться самому себе, что я имею гораздо больше общего с Исламскими верованиями, как я тогда понимал их, чем я с традиционным Христианством организованной церкви.  Я слишком хорошо знал, что могу легко подтвердить из моего обучения семинарии и полученного образования большинство того, что говорит Коран о Христианстве, Библии, и Иисусе, да багословит его Господь.

Тем не менее, я колебался. Кроме того, я рационализировал своё колебание, поддерживая его в себе самом, что я действительно не знаю мельчайших деталей Ислама, и что мои области согласия с ним были ограничены общими понятиями. Также, я продолжал читать, и затем перечитывать.

Чувство идентичности, того понимания кто я есть, является мощным подтверждением собственного положения в мире. В моей профессиональной практике меня иногда приглашали высказаться об определённых болезнях, начиная от курения, до алкоголизма и злоупотреблений наркотиками. Как клиницист я знал, что для создания начального воздержания должна быть преодолена основная физическая склонность. Это лёгкая часть лечения. Как однажды сказал Марк Твен: “Бросить курение легко; я сделал это сотни раз.” Однако, я также знал, что ключ к излечению – это воздержание на долгий период времени, преодолевая глубоко заложенную психологическую склонность клиента, так как она основана на главном чувстве идентичности клиента, то есть что он идентифицирует себя как “курильщика”, или “пьющего”, и т.д. Это  поведение стало неотъемлемой частью основного чувства идентичности клиента, его основного самосознания. Изменение этого чувства идентичности является решающим психотерапевтическим "средством". Это и есть трудная часть лечения. Изменение основного чувства идентичности – самая трудная задача. Душа имеет тенденцию цепляться за старое и знакомое, кажущееся более удобным в психологическом отношении и безопасным, чем новое и незнакомое.

На профессиональном уровне я имел вышеупомянутое знание, и использовал его ежедневно. Однако, что довольно иронично, я ещё не был готов применить этого к самому себе, и к проблеме моего собственного колебания, окружающего мою религиозную идентичность. В течение 43 лет моя религиозная идентичность была аккуратно помечена как "христианин", однако было много квалификаций, которые я, возможно, добавил к этому термину за эти годы. Отказ от этого ярлыка личной идентичности отнюдь не был лёгкой задачей. Это была неотъемлемая часть того, как я определял своё «я». Учитывая выгоду непредусмотрительности, ясно, что моё колебание служило целью застраховаться, дабы я мог поддерживать свою знакомую религиозную идентичность христианина, хотя и христианина, верющего так, как верят мусульмане.

Это был теперь самый конец декабря, моя жена и я заполняли наши заявления-анкеты для американских паспортов, с тем, чтобы предложенная Ближневосточная поездка могла стать действительностью. Один из вопросов был о религиозной принадлежности. Я даже не думал об этом, и автоматически чувствуя старое и знакомое, вписал: "христианин". Это было легко, это было знакомо, и это было удобно.

Однако, комфорт был на мгновение разрушен, когда моя жена спросила меня, как я ответил на вопрос на религиозной принадлежности в заявлении-анкете. Я немедленно ответил: "Христианин", и внятно захихикал. Да, одним из вкладов Фрейда в понимание человеческой души был реализация, что смех зачастую является выпуском психологической напряженности. Несмотря на то, что Фрейд мог ошибаться во многих аспектах его теории психологического развития, его понимание смеха были весьма у цели. Я смеялся! Что было той психологической напряженностью, которую я имел потребность выпустить посредством смеха?

Я тогда поспешно стал предлагать моей жене краткое подтверждение, что я христианин, а не мусульманин. В ответ на которое она вежливо сообщила мне, что она просто спрашивала, написал ли я "христианин", "протестант", или "методист". На профессиональном основании, я знал, что человек не защищается против обвинения, которое не было сделано. (Если, в ходе курса психотерапии, мой клиент проговорился: “Я не сержусь на это”, а я даже не поднял вопрос о теме гнева, было ясно, что мой клиент чувствовал потребность защититься против обвинения, что и делало его подсознание. Короче говоря, он действительно был сердит, но он не был готов признать это или иметь дело с этим.) Если моя жена не сделала обвинение, то есть, что “ты мусульманин ”, тогда обвинение, наверно, было сделано моим собственным подсознанием, поскольку я был единственным другим присутствующим. Я знал об этом, но, тем не менее, я колебался. Религиозный ярлык, который был прикреплён на моём чувстве идентичности в течение 43 лет, не собирался отрываться легко.        

Прошёл приблизительно месяц после этого вопроса моей жены ко мне. Было поздно в конце января 1993 года. Я отложил все книги западных учёных по Исламу, поскольку я прочитал их все полностью. Два английских перевода значений Корана вернулись на книжную полку, и я был занят, читая всё же третий английский перевод значений Корана. Возможно в этом переводе я мог бы найти некоторое внезапное оправдание для …

Это был час завтрака в моей частной практике в местном арабском ресторане, куда я зачастил. Я вошёл как обычно, поместился за маленьким столиком, и открыл мой третий английский перевод значения Корана там, где я остановился в моём чтении. Я решил, что могу также почитать кое-что во время завтрака. Мгновения спустя я понял, что Махмуд у меня за плечом ожидает, чтобы принять мой заказ. Он поглядел на то, что я читал, но не сказал об этом ничего. Сделав  заказ, я возвратился к своему чтению.

Несколько минут спустя, жена Махмуда, Иман, американская мусульманка, носившая хиджаб (платок) и скромное платье, которое я стал связывать с женщинами-мусульманками, принесла мне мой заказ. Она обратила внимание, что я читал Коран, и вежливо спросила, мусульманин ли я. Слово вылетело у меня изо рта прежде, чем оно могло быть изменено каким бы то ни было социальным этикетом или вежливостью: “Нет! ” То единственное слово было сказано сильно, и более, чем с намёком раздражительности. С этим Иман вежливо удалилась от моего стола.

Что случалось со мной? Я вел себя грубо и несколько настойчиво. Что эта женщина сделала, чтобы заслужить такое поведение от меня? Это не походило на меня. Учитывая моё воспитание с детства, я все ещё использовал "сэра" и "госпожу" при адресации к клеркам и кассирам, обслуживающих меня в магазинах. Я мог симулировать, игнорируя свой собственный смех как выпуск напряженности, но я не мог игнорировать этот вид недопустимого собственного поведения. Моё чтение было оставлено, и я мысленно горел от стыда из-за этого события во время еды. Чем больше я тушевался, тем более виновным я чувствовал себя. Я знал, что, когда Иман принесёт мне мой чек после еды, я должен сделать некоторую компенсацию. Хотя бы потому, что простая вежливость требовала этого. Кроме того, я действительно весьма тревожился о том, сколько сопротивления вызвал у меня её безвредный вопрос. Что происходило во мне, что я вложил столько силы в ответ на такой простой и прямой вопрос? Почему такой простой вопрос ведёт к такому нетипичному поведению с моей стороны?

Позже, когда Иман пришла с моим чеком, я сделал попытку извинения окольным путём, сказав: “Я боюсь, что я был немного резок в ответе на Ваш вопрос. Если бы Вы спросили меня, полагаю ли я, что есть только один Бог, то мой ответ: «Да». Если бы Вы спросили меня, полагаю ли я, что Мухаммад был одним из пророков этого одного Бога, то мой ответ: «Да».” Она очень приятно и очень благосклонно сказала: “Это ничего; некоторым людям  требуется немного больше времени, чем другим. ”

Возможно, читатели этого будут достаточно любезны, чтобы обратить внимание на психологические игры, которые я играл сам с собой, не слишком смеясь над моей умственной гимнастикой и поведением. Я хорошо знал, что своим собственным способом, используя свои собственные слова, я только что сказал шахаду, исламское свидетельство веры, то есть: “Я свидетельствую, что нет бога, кроме Аллаха, и свидетельствую, что Мухаммад – посланник Аллаха.” Однако, сказав это, и понимая, что я сказал, я всё ещё цеплялся за мой старый и знакомый ярлык религиозной идентичности. В конце концов, я не сказал, что я мусульманин. Я был просто христианином, хотя нетипичным христианином, который желал говорить, что Бог один, не триедин, и который желал говорить, что Мухаммад был одним из пророков, вдохновленных тем единственным Богом. Если мусульманин хотел принимать меня как мусульманина, это было его или её дело, и его или её ярлык религиозной идентичности. Но не мой. Я думал, что я нашел выход из моего кризиса религиозной идентичности. Я христианин, который может тщательно объяснить свои убеждения, и желающий свидетельствовать исламское свидетельство веры. Имея моё замученное объяснение, манипулируя английским языком, другие могли вешать на меня любой ярлык, какой пожелают. Это был их ярлык, но не мой.

В марте 1993 года мы с женой наслаждались пятинедельными каникулами на Ближнем Востоке. Это был также Исламский месяц Рамадан, когда мусульмане постятся от рассвета до заката. Так как мы очень часто оставались с членами семей наших мусульманских друзей из Штатов или они сопровождали нас, мы с женой решили, что мы также будем поститься, по причине простой любезности. В это время я также начал исполнять пять ежедневных мусульманских молитв с моими новоприобретёнными, ближневосточными мусульманскими друзьями. В конце концов, не было ничего в тех молитвах, с чем я мог не согласиться.

Я был христианином, или так я говорил. В конце концов, я был рождён в христианской семье, получил христианское воспитание, в детстве ходил в церковь и каждое воскресенье в Воскресную школу, закончил престижную семинарию, и был назначен священником Протестантского вероисповедания. Однако, я был также христианином, который не верил в триединое божество или в божественность Иисуса, да благословит его Господь; кто знал весьма хорошо, как Библия была искажена; кто сказал Исламское свидетельство веры своими собственными тщательно подобранными словами; кто постился в Рамадан; кто молился Исламскими молитвами пять раз в день; и кто был глубоко впечатлён поведенческими примерами, увиденными в мусульманском обществе и в Америке, и на Ближнем Востоке. (Время и место не позволяют мне документировать подробно все примеры личной морали и этики, с которыми я столкнулся на Ближнем Востоке.) Если б меня спросили, мусульманин ли я, я мог бы и действительно произносил пятиминутный монолог, детализирующий вышеупомянутое, и в основном оставляющий вопрос без ответа. Я играл интеллектуальные игры словами, и весьма преуспел в них.

Это было однажды вечером в нашей Ближневосточной поездке. Пожилой друг, не говоривший по-английски, и я спускались по извивающейся узкой дороге, где-то в одном из бедных районов большого Аммана в Иордании. Когда мы шли, пожилой человек приблизился к нам с противоположного направления, сказал: “Саляму алейкум”, то есть, “мир вам ”, и протянул руку для рукопожатия. Кроме нас там никого не было. Я не говорил по-арабски, и ни мой друг, ни незнакомец не говорили по-английски. Глядя на меня, незнакомец спросил: “Мусульманин?”

В этот самый момент я был целиком и полностью заманен в ловушку. Не было никакой возможности для интеллектуальной игры слова, потому что я мог общаться только по-английски, и они могли общаться только по-арабски. Не было переводчика, который мог бы вывести меня из этой ситуации, и позволить мне скрыться позади моего тщательно подготовленного английского монолога. Я не мог притвориться, что я не понимаю вопроса, потому что он был слишком очевиден. Мой выбор был внезапно, неочевидно и необъяснимо уменьшен только до двух слов: я мог сказать “На’ам”, то есть, "да"; или "Ля", то есть, "нет". Выбор был мой, и я не имел никакой другого. Я должен был выбрать, и я должен был выбрать теперь; вот как просто. Хвала Богу, я ответил, “На’ам.”

С высказыванием только одного этого слова, все интеллектуальные игры слов были теперь позади. Когда было покончено с интеллектуальными играми слов, психологические игры относительно моей религиозной идентичности также остались позади. Я уже не был некоторым странным, нетипичным христианином. Я был мусульманином. Хвала Всевышнему, моя жена 33 лет также стала мусульманкой приблизительно в то же время.

Спустя немного месяцев после нашего возвращения в Америку с Ближнего Востока, сосед пригласил нас к себе домой, говоря, что он хотел бы поговорить с нами о нашем переходе в Ислам. Он был отставным священником-методистом, с которым я имел несколько бесед в прошлом. Хотя мы иногда говорили поверхностно о таких проблемах как искусственное устройство Библии из различных, ранее независимых источников, мы никогда не имели никаких глубоких бесед о религии. Я знал только, что он, кажется, приобрёл твёрдое семинарское образование, и что он пел в местном церковном хоре каждое воскресенье.

Моя начальная реакция была: “Ох, ох, начинается.” Тем не менее, обязанность мусульманина быть хорошим соседом, и обязанность мусульманина желать обсуждать Ислам с другими. Итак, я принял приглашение на следующий вечер, и потратил большую бодрствующую часть последующих 24 часов, рассматривая, как лучше всего приблизиться к этому джентльмену в предложенной им теме беседы. Назначенное время настало, и мы пришли к нашему соседу. После нескольких моментов светской беседы, он наконец спросил, почему я решил стать мусульманином. Я ждал этого вопроса, и подготовил мой ответ тщательно. “Как Вы знаете из Вашего семинарского образования, было много нерелигиозных соображений, которые привели к формированию решения Совета в Никоа.” Он немедленно прервал меня простым заявлением: “Вы больше не могли переварить многобожия, не так ли?” Он знал точно, почему я был мусульманином, и он не соглашался с моим решением! Для себя, в его возрасте и на его месте в жизни, он предпочитал быть “нетипичным христианином.” Волей Божией он к настоящему времени закончил его путешествие от креста до полумесяца.

Существуют жертвы, которые делаются во имя того, чтобы быть мусульманином в Америке. В этом отношении есть жертвы, которые делаются, чтобы быть мусульманином где угодно. Однако, те жертвы можно более остро чувствовать в Америке, особенно среди американских новообращённых. Некоторые из этих жертв очень предсказуемы, и включают изменённое платье и воздержание от алкоголя, свинины, и взятия денежного процента. Некоторые из этих жертв менее предсказуемы. Например, одно христианское семейство, с которым мы были близкими друзьями, сообщило нам, что они больше не могут поддерживать с нами отношения, поскольку они не могут иметь отношений ни с кем, "кто не воспринимает Иисуса Христа как своего личного спасителя.” Кроме того, довольно многие из моих профессиональных коллег изменили своё поведение в отношении меня. Было ли это совпадением или нет, моя профессиональная практика сократилась, и в результате доход уменьшился почти 30 %. Некоторые из этих менее предсказуемых жертв было трудно принять, хотя жертвы были маленькой ценой, чтобы заплатить за то, что было получено взамен.

Те, кто рассматривает принятие Ислама и подчинении себя единственно Богу, славен Он и велик, могут вполне принести жертвы на этом пути. Многие из этих жертв легко предсказуемы, в то время как другие могут быть скорее удивительны и неожиданны. Никто не отрицает существования этих жертв, и я не собираюсь подавать вам пилюлю в сладкой оболочке. Тем не менее, не будьте чрезмерно обеспокоены этими жертвами. В конечном итоге, эти жертвы менее важны, чем вам теперь кажется. Волей Божьей Вы найдете эти жертвы очень дешевой монетой, чтобы заплатить за "товары", которые Вы покупаете.

Грамота священника. Пожалуйста, обратите внимание: свидетельство слишком велико, чтобы просканировать его полностью, высшая линия текста отсутствует, она гласит: "Да будет известно всем, что”

Источник: islamreligion.com